Карина Кокрелл: шкура последнего кабана из лесов Понтеведра

Все это не более чем очень субъективные, личные заметки. Не более. Скажу - и все: завтра это все равно исчезнет в виртуальном пространстве навсегда, вот увидите.

Встреча с Диной Рубиной проходила в Скоттовском институте Арктики в Кембридже на Личфилд-роуд, по совместительству - Полярный музей.

Перед входом - арктические шлюпки Скотта или Шеклтона, спасенные изо льдов, гарпунные пушки. В аудитории, по обе стороны от Дины Рубиной - карты Антарктиды и Арктики, бинарной противопоставленности полюсов планеты, и огромная шкура давно убитого полярного медведя с огромной головой и лапами…

Меня сразу развеселило это абсурдное сочетание. Интересно, как это совместится с Диной Рубиной, читающей лекцию в антураже суровых британских полярников, к тому же, перефразируя любимого ею Чехова: если на стене во время действия висит шкура белого медведя, она обязательно должна выстрелить. Случайностей не бывает. Посмотрим.))

Сказать, что Дина Рубина - МОЙ писатель - ничего не сказать.

Мама прислала мне ее книгу "Вот идет Мессия" из России 90-х, добавив: “Почитай. Это наваждение: я читаю, а слышу почему-то твой голос…”

Мой голос? Что за ерунда?!

Не случайно.

Это оказался собеседник-двойник, с которым мы полностью понимали друг друга.

Так я открыла для себя Дину Рубину - перехватывающую дух “На верхней Масловке” (и особенно - в лучшей экранизации с неподражаемой Фрейндлих!), “Когда же пойдет снег”, “Последняя месса в Толедо”, “Последний кабан из лесов Понтеведра” и, конечно, “Вот идет Мессия”!

Моему новому собеседнику, неведомой Дине, было также, как и мне, интересно открытие смыслов и непредсказуемых связей на той черте, на которой мы обе - исторически, биографически и географически - оказались с таким похожим способом восприятия, опытом, чувством словесной эстетики, чувством смешного и даже сходством нервной системы. Мы обе оказались на ГРАНИ распада одного мира - привычного, казавшегося незыблемым с его комплексом смыслов и связей, и становления другого - нового, незнакомого.

Я чувствовала с ней боевое родство: мы с Диной Рубиной осваивали все это вместе при внешней несхожести жизненных обстоятельств: я - в Европе, она - в Израиле.

Мне показалось, что мы обе одновременно испытали ужас и упоение, осознав: у мира вдруг не стало границ и всё, наконец, связалось со всем, как и дОлжно, но связалось-то НАМИ, а это - больно!

Ташкент, Москва, покинутая советскость, встреченный, не всегда дружелюбный, но внутренне, “мирозданчески" СВОЙ, восхитительный и пугающе безумный мир Иерусалима, история, уходящая корнями на шесть тысяч лет вглубь, эль-грековская изломанность уступов Толедо: все было так неразрывно связано искренними, сильнейшими, ярко выраженными в точнейшем слове эмоциями и столь изысканной самоиронией и юмором, что у меня от всего этого счастья УЗНАВАНИЯ, неведомого доселе, в Лондоне наворачивались слезы.

Помню обложку “Вот идет Мессия” — черный фон, сквозь который проступает лицо - свитер под горло, внимательный взгляд под изломанной, высокой бровью, сложенные с вызовом и одновременно попыткой защититься на груди руки, на свитере - слева, через сердце - похожие на стихотворную строфу - ряды красных на черном, колдовских, почему-то внушающих уверенность своей каллиграфической стройностью письмен на иврите. Казалось, тут содержался закодированный ответ на все сложные вопросы, стоит только понять.

“Сегодня девятнадцатое марта, вторник, по еврейскому летосчислению - каф зай месяца адара… Пятеро солдат убиты в результате вчерашних столкновений с террористами из отряда “Хезболла”.

Она жила на передовой.

Героиню ее автобиографической книги (которую сейчас считают просто веселыми, эмигрантскими байками), писателя  Дину, убивал выстрелом в шею по ошибке, во время неразберихи теракта, "ночной стрелок", собственный сын.

Я не так много знаю автобиографической прозы, в которой автор вот так, презрев всякое суеверие, бесстрашно расправляется с собой в финале, описывая свою гибель во всех деталях.

Не всякий решится.

В ней чувствовалась тогда та крайняя степень свободного бесстрашия, когда терять, в сущности, больше нечего.

И поэтому было стыдно ныть в Лондоне.

Дмитрий Быков недавно сетовал, что эмиграция 90-х пока не имеет голоса, никак не запечатлела себя в слове, как это сделала Первая Русская эмиграция голосами Набокова, Берберовой и стольких гениальных других, или эмиграция 70-х и 80-х - голосами Довлатова и Бродского.

Да, пожалуй, 'Вот идет Мессия" израильтянки Рубиной и еще "Венерин Волос" швейцарца Михаила Шишкина - пока единственные, заметные, хотя и совершенно разноплановые попытки словесного осмысления эпохи человеком, которого увлекло монументальное движение народов постсоветского мира, последовавшее за падением Берлинской стены.

Впрочем, "движение народов" - это, пожалуй, слишком. Просто синенькую банку со сгущенкой открыли. И вся эта наша гигантская, на 70 лет отставшая от мира, законсервированная сгущенка страны стремительно (чтобы не опомнились и не остановили!!) растекалась за свои 70 лет закрытые границы.

Рубина предложила свое осмысление случившегося первой. Умело пряча за смехом и абсурдом и очень важное, и серьезное, и грустное.

Мне тоже нужна была опора в узнаваемой с детства мировой цивилизации. Она дала мне ее - в Испании. Она придумала прекрасный, почти правдоподобный миф о своем предке Спинозе, ключах, которыми еврейские изгнанники из Севильи в последний раз заперли двери своих домов, чтобы уже никогда не отпереть. И двери рассыпались в прах. Ключи всегда переживают двери. Мы заперли свои. И тоже унесли ключи.

“Так вот живешь ты живешь… и вдруг ощущаешь в себе концентрацию неких мощных сил”.

Понятнее не скажешь.

Она с королевской щедростью подарила мне свой Иерусалим.

И так плясали мы, циркачки, она - в Иерусалиме, я - в Лондоне, жонглируя тяжелыми ключами от рассЫпавшихся позади нас дверей, замирая от своей дерзости, на высоко протянутом канате, понятия не имея, как на него попали… но ощущая и  концентрацию эту, и прочную страховочную сетку из переплетенных строчками времен и стран.

А там, где- то внизу, вдалеке "он бежал со смертельной раной в боку - последний кабан из лесов Понтеведра".

И пока он бежал, последнему кусочку пазла, наконец, нашлось место, и картина мира стала полной.

А ведь это случается ТОЛЬКО тогда, когда найдены единственно верные слова, и слова эти расставлены в единственно правильном порядке. Вот ТОГДА он и обретается, тогда он и находится - тот последний, недостающий кусочек вселенского пазла.

Я это знала, но забыла, а она так вовремя НАПОМНИЛА!

В первый раз мы встретились в Лондоне, на Книжной Ярмарке в огромном, как аэропорт, выставочном комплексе Earl's Court. Я немного переживала: столько писателей уже успело разочаровать меня при личном знакомстве. Дина заочно казалась ближе других, поэтому разочарование было бы сильнее. С ней приехала ее поразительная дочь Ева, только что отслужившая в армии (теперь с тонким, одухотворенным обликом Евы, которую решительно невозможно представить в солдатской форме, у меня ассоциируются все библейские красавицы)). Мы втроем сели выпить кофе, чтобы поговорить о новой книге Дины "Синдром Петрушки", и ощущение встречи с давними, добрыми знакомыми казалось полным. Дина умеет вызвать в собеседнике это чувство - ни грамма "работы на образ", ни единого, даже мимолетного, косвенного напоминания о собственной значимости, известности и величии. По сути это и есть образ, и он вырабатывается без видимого усилия.

Умные, точные ответы, потрясающая самоирония, неимоверно красивый, с очень выразительными модуляциями голос, который хочется слушать и слушать.

Мы хохочем, когда я сказала, КАК перевели на английский ее "Синдром Петрушки", буквально, в кулинарном смысле:

- "Что ж, англичане будут покупать как поваренную книгу. Что-то вроде "Сто блюд из петрушки". Могу себе представить, как её, наверное, перевели на китайский (как раз тогда вышел и китайский перевод). Но, к счастью, мы этого не узнаем!"

Перед нами на столе - книга, на обложке которой в страшной безвольности свесилась набок раскрашенная голова "Соломенной куклы" Гойи, и под ней - недобрый, ощеренный, зубастый, хохочущий рот подбрасывающей его женщины...

Мы говорим о кукольности человеческих судеб, о Кукловоде, о степени нашей воли и неволи. Мы прекрасно понимаем друг друга. С улицы доносится завывание лондонских сирен.

"Он танцевал...

...это был страшноватый танец одинокого безумца с воздухом вместо партнерши...

В его седых глазах отражалась толпа туристов, катера на реке, парящие в сетях водяных бликов, почерневшие от времени башни и статуи моста и зубчатый каменный шов в кудрявом боку Петржина... В них стремительно плыли закрученные неистовой спиралью облака в осколках синего неба;

Он танцевал...в забытьи, с отрешенным лицом, двигаясь так, будто и сам он - всего лишь воздух, уплотненный в плоть, всего лишь Божья кукла...

И, прошивая сердце насквозь, от головы его тянулась в небо бесконечная золотая нить.

Что ж, он рад был этим номером как- то скрасить грандиозное одиночество Творца...

...даже если бы не долетел до неба, а только рухнул в оловянные блики волн...".

Не разочаровала, нет!

Прошло шесть лет, как пишут в романах.

И вот Дина Рубина в Кембридже. Она совершенно не изменилась внешне. Также озарена изнутри. Темная гранатовая нитка на безукоризненной, цвета светлого меда коже. Голос звучит еще прекраснее, еще более завораживает. Русскую писательницу внимательно слушает даже голова белого медведя на стене.

При входе можно купить аудиоверсии ее книг, которые она сама начитала.

В институте полярных исследований Кембриджа у нее камерная, интимная (по собственному определению) аудитория в несколько десятков человек. "В ДК Комсомола (не знаю, где это, наверное, в Москве?) обычно соб??рается под две тысячи", - замечает она. Масштаб достижений ясен. Впрочем, никто и не сомневался. Да, Кембриджу страшно далеко до ДК Комсомола...

О политике Дина Ильинична говорить отказывается сразу: "Политику я знать не желаю". Оно, конечно, мудро. Она у всех в печенках давно. Тем не менее, начинает с введенного в РФ запрета на мат.

- Второй том моей "Канарейки" вышел запечатанным в целлофане, с пометой "18+", представляете? Видите ли, сейчас в России даже 16-летние не знают, что такое блядь.

Зал хохочет.

- Но хоть и всё запретили, народ все равно сам решает вопросы своего словоупотребления.

И потом, когда кто-то с заднего ряда зычным голосом задает вопрос о том, в чем, кроме запрета на обсценную лексику, и как именно изменилась Россия, она отвечает спокойно и уверенно, как врач, объявляющий диагноз:

Нет, Россия сейчас, безусловно, сошла с ума на почве крымнаша и украинофобии. Что еще изменилось? В Израиле уже есть "путинская алиЯ", опять много репатриантов. Не последние люди. Алла Борисовна, по слухам, репатриировалась. Но это другое, это не то, как уезжали мы, сдав ключи от квартир в ЖЭК. Именно - сдав, а не продав квартиру. Когда разрешалось брать не больше 20-и килограмм, и бОльшая часть этого уходила на краски и картины, и еще гжельский чайник я завернула в трусы моих сына и мужа. Вот и все. Этот чайник у меня до сих пор. У теперешних репатриантов сейчас по два паспорта. Так, конечно, легче. Но, видимо, что-то носится сейчас в воздухе России, что заставляет людей готовить себе запасной плацдарм вне России, на всякий случай. Очень шатко там."

"Кто из новых людей вошёл в мой круг и обогатил мое общение? Вы знаете, в моем возрасте уже не стремишься обогащаться за счёт людей, скорее за счёт иных вещей - например, книг. Мы давно и нежно дружим с Губерманом".

"Нет, я не человек мира. Я человек своей квартиры. Самый удачный день для меня, это когда мне никуда не нужно, и я встаю, пью свою чашку кофе, гуляю с собакой и сажусь писать. Нет, я не человек мира. Вот наш друг Ричард Керн - это человек мира, профессор Сорбонны, он говорит на множестве языков. Живет во Франции и любит Россию".

“Россия выплеснулась из берегов. Меня пригласили даже в Гонконг, где сейчас живет, как говорят, совсем немало русскоговорящих”.

"Считайте меня русским человеком. Советским человеком, ничего зазорного в этом не вижу. Мы хорошо жили. Ну немножко нас стреляли, это правда. (Смех) Зато какой антисемитизм был в Соединенных Штатах в 50-х! И Ку-клукс-клан, и все было ужасно везде".

"Любимые книги? Чехов - вечная любовь. Даррелла люблю "Александрийский квартет", "Зверинец Жимраха" Кэрол Берг, которую по случаю купила в аэропорту".

(Не нашла такой книги у Кэрол Берг. Может, в переводе изменили название)

"Нет, я нигде не училась быть писателем, - отвечает Рубина на этот обязательный и глупейший вопрос всех времен и народов, - "Когда я узнала, что мой рассказ изучают в Литературном Институте, я поняла, что делать мне там нечего. Я рано начала читать. Плохо училась. Вместо этого ходила в зоопарк, у нас был великолепный зоопарк. Я наблюдала за пластикой обезьян. Вы знаете, отсюда и пластика фразы, все в мире взаимосвязано".

"Русский язык? Вы знаете, лучший русский язык сейчас сохраняется в образованной среде уехавших из России. Отвратительное влияние интернета. Все англизировано до абсурда. Одна женщина в самолете спросила меня: "Ничего, что я перебиваю Вас своим интерактивом?". Впрочем, язык - это океан, и все течения там обусловлены. Вот Бунин терпеть не мог слова "парень". Органически не выносил. А сейчас - слово как слово. Бунин и сам был хороший парень!". (Смех)

“Наблюдаю и слушаю - везде: в маршрутках, поездах. Очень люблю разговоры в поездах. Однажды я затащила в свой СВ... Мои организаторы всегда бронируют для меня отдельный СВ (вспоминаю - это значит “спальный вагон”, так назывались двухместные купе-люкс в советских поездах), и вот какая-то старушка потеряла свой билет, очень горько плакала, и я затащила ее в свое купе. Она рассказывала мне о своих ужасных детях, которые ее гнобили, и в какой-то момент неожиданно заключила: “Вот ведь какие антисемиды!”.

(Веселье в зале)

"Как там сказано? "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…”. Так вот, проза и вовсе создается из выгребной ямы жизни".

“Мне нравится перемешанный мир. Дерево карагач многими корнями вросло в землю, и это правильно. Мне нравится идея многих корней. Смешение генетики, культур, языков. Я выросла в таком мире непостижимых связей. Мне нравится это выражение Булгакова о причудливо тасующей??я колоде. Знаете ли вы, что у Анки-пулеметчицы, героини “Чапаева”, мать была еврейкой, коммунисткой? А дочь Анки была Кирой, женой Василия Аксенова. Вот так тасуется колода".

"Прав на экранизацию "Канарейки" я пока не дала. Как и на экранизацию "Белой голубки Кордовы". Спрашиваю, вы готовы снять фильм об израильском разведчике? Мне отвечают, что “ну это можно немного изменить”… Говорю: то есть снять фильм о майоре Пронине? Воцаряется пауза. Нет, к тому же очень дорого это, и тут нужен очень хороший режиссёр. Сейчас в России такие есть, и сериалы делают очень неплохие - например, "Ликвидация" или "Апостол". Но я вообще не люблю кино. Не мое. Пятеро друзей должны порекомендовать мне фильм, чтобы я его, наконец, посмотрела. Хотя у меня есть старые и любимые. Например, “Амаркорд” Феллини. Пересматриваю, и до сих пор, вот уже сколько лет, плачу, когда вижу павлина в тумане, и как танцуют мальчики, и когда выдают замуж Градиску”.

Она прекрасно читает несколько своих новых рассказов, в которых самое лучшее - ее действительно изумительное чтение на разные голоса, включающее даже неожиданно пропетые несколько куплетов “Мой шарабан”.

И еще застряло: “горячие шанежки”, “гимназисточка-егоза”, пророманненые кудряшки” и образ - мучные пятерни на спине макинтоша…

И еще. Дина Рубина - очень яркий и абсолютно добросовестный лектор. Если она выступает перед аудиторией, то можно быть уверенным - залу будет уделено ее безраздельное внимание, и ее выступление будет запоминающимся и стоить каждого потраченного пенса (это вам не Татьяна Толстая, которая может вдруг начать, как в последний раз в лондонском Табернакуле, в течение пятнадцати минут оплаченного времени - 60+ фунтов стерлингов первый ряд - пересказывать взрослым людям с несколькими высшими образованиями и знанием языков содержание “Каштанки” или “Дамы с собачкой” (чтобы потянуть время?), и не Дмитрий Быков, который - те же расценки первого ряда в Королевском Географическом Обществе - на сцене редко расстается с мобильным телефоном, что вряд ли разрешил бы даже своим ученикам во время урока).

Дина Рубина - крайне добросовестный автор. Она прекрасно держит зал, фантастически трудолюбива и скрупулезна во всем. Она создает теперь добротную, отличную прозу по многократно проверенным рецептам. Она очень чутко и уважительно относится к читателю и пытается угадывать его душевные движения, и не отрываться от него, и с ним (или чаще - с ней) совпадать. Это удается почти всегда. Это и есть секрет ее стабильной популярности.

И то правильно. Ну вот, Конан Дойл несколько раз убивал Шерлока Холмса, чтобы отклониться от накатанной колеи и писать иначе и об ином, но ничего у него не получилось: все равно остался после него только Шерлок Холмс. Или Роулинг. Оставила Гарри Поттера, начала экспериментировать и написала посредственный детектив. Может, и не надо этого делать - пробовать непроверенные рецепты?

Может, и не надо?

Я слушала, смотрела.

Но было грустно и не отпускало странное чувство потери. Почему? Я сидела и думала: почему?

Почему я все еще открываю мир, его смыслы и связи (вот такое запоздалое развитие), и чем больше открываю, тем больше обнаруживаю непознанного, и тем больше хочется открытий. Я не смотрю назад: превратишься в соляной столб, которому уже ничего не интересно и не нужно.

А Дина Рубина меня оставила. Для нее теперь все открыто. Все познано. Дорога проложена. Все, что осталось - это идти. Причем, идти назад ей, видимо, кажется еще более увлекательным. Может, это то направление, в котором смотрит большинство ее верных читателей в России? Эпидемия ностальгии, поразившая даже лучших? Не знаю.

В ее, как всегда, добротной, трудно и честно сработанной прозе, местами все равно блистательной, больше стало лишних слов, “болливудской” мелодрамы, сцен сомнительного вкуса (как откровенно плохая концовка “Белой голубки Кордовы”, за которую просто неловко), ухода в ненужные детали ради самого вещного мира. Я понимаю это стремление запечатлеть ускользающее, исчезающее. А ведь не так было раньше:  “Не бархат мне, а синь его нужна, не золото, а блеск его тревожный”. (Кудрин, “Рембрандт").

“Почерк Леонардо”, “Белая голубка Кордовы”, “На солнечной стороне улицы”… Эти романы, борясь с нарастающим разочарованием, я еще осилила. Так стараешься не верить, что ты уже брошен.

“Канарейку” не смогла одолеть. Даже первого тома. Хотя честно пыталась. Мешала какая-то назойливая, шизофреническая многоголосица.

И главная потеря: куда-то ушел, исчез, растворился умнейший, ироничный, интеллигентный, уникальный автор, редко принимающий себя всерьез, и потому гениально находивший связи и сочетавший миры, используя для связи точнейшие детали, и точно, чутко отличающий фарс от драмы.

О, писатель, не принимай себя всерьез, а не то вырастет у тебя борода, и ты умрешь на станции Астапово.

”Ибо тоска - ходить весь год пешком, и трогать надоевшую струну…и трогать надоевшую струну”.

И я смотрела в печали на медвежью шкуру, распластанную по стене, и вдруг мне показалось, что это шкура давно УБИТОГО Последнего Кабана из Лесов Понтеведра…

Сильное, полное жизни и непредсказуемой энергии животное стало шкурой на стене. И сколько ни представляй ее клыкастым, живым кабаном, это всего лишь шкура…

Увы.

Ну и что?

“Не говори с тоской: их нет! Но с благодарностию: были!”

Я и говорю.

Ибо знаю: для меня он все равно вечно, вечно, вечно будет бежать “со смертельной раной в боку- последний кабан из лесов Понтеведра". Живой.